Журнал «Мир Огненный», № 1 (12) 1997 г.

Л.В. Шапошникова

Жизнь и смерть Чома де Кереша

«Учения, принесённые из Шамбалы, попадаются и в трудах учёных Европы. На кладбище Дарджилинга погребён загадочный человек. Венгерец родом. Живший в начале XIX столетия. Пешком он прошёл из Венгрии в Тибет и оставался много лет в неизвестных монастырях. В тридцатых годах прошлого века Чома де Кереш скончался. В трудах своих он указывает учение из Шамбалы, установившее следующую за Буддою Иерархию. Пришёл этот учёный из Венгрии - характерно. Загадочна его деятельность».

Н.К.Рерих. Алтай - Гималаи. М., 1974, С.43.

Третий день в горах бушевала метель. Морозный, обжигающий ветер как безумный метался по монастырскому двору и швырял заряды сухого колючего снега в массивные каменные стены монастырских построек. Временами казалось, что эти стены раскачиваются, жалобно стонут и вот-вот рухнут под неистовым напором ветра и снега. Неяркое зимнее солнце было не в состоянии пробить белую тьму разбушевавшейся метели, и на монастырь изливался странный свет поздних сумерек. Снег намёл сугробы на лестницы переходов и плотно засыпал двери келий. Он прислушался к вою ветра за стеной и поднёс ко рту окоченевшие, потерявшие чувствительность руки, подул на них, и изо рта вырвалось белое густое облачко. Сквозь деревянные решётки окна в келью пробивался сумеречный слабый свет, и вязь тибетских букв сливалась в чёрные извилистые линии. Он напряг глаза, но по длинным страницам рукописи по-прежнему струились только эти извилистые линии.

«На сегодня хватит», - и положил рукопись на деревянный выщербленный пол, на котором сидел и сам. В келье не было ничего, кроме этого пола и грязной циновки, брошенной в углу. Свечи, которые он когда-то захватил с собой, уже давно кончились. Другого освещения не было. Не имелось даже очага, у которого можно было бы обогреться. Ноги затекли и окоченели, и он с трудом поднялся на них. Темнеющая серая мгла постепенно заливала келью, и он уже не мог различить ни стопки книг, сложенных в углу, ни единственного горшка, в котором он варил рис и кипятил густой тибетский чай. Сегодня он не мог надеяться даже на чай. Трёхдневная метель отрезала монастырь от внешнего мира, и запасы топлива кончились ещё вчера. Он улёгся на циновку и почувствовал, как в лицо ударил морозный ветер, свободно проникавший в келью из-под неплотно пригнанной и рассохшейся двери. На пороге, около двери, лежал наметённый ветром низкий снежный сугроб. Он повернулся спиной к двери, но овечья шкура, старая и изношенная, плохо защищала спину, и он понял, что заснуть будет трудно, а может быть просто невозможно.

Он лежал в темноте с открытыми глазами, прислушивался к вою ветра, и ему казалось, что остатки тепла, хранящиеся где-то в глубинах его организма, исчезают с каждым новым порывом ветра и уносятся куда-то в неистовую ночь. В какой-то момент мелькнула шальная мысль - до утра не дожить. Но он отогнал её. Двухлетний упорный труд не должен пропасть. Он работал каждый день в этой келье, не разгибая спины над книгами и рукописями. Четырнадцать часов в день, а когда солнечный свет позволял, то и по шестнадцать. Он протянул руку в темноте, и замёрзшие пальцы натолкнулись на бумаги. На них он записал немало тибетских слов. Слов неизвестных ни одному европейцу. Та книжка, которую ему дал Муркрофт, ничего уже не стоила. Теперь он знал много больше. Тот же Муркрофт и подал ему мысль, за которую он ухватился. Изучить неизвестный ещё в Европе тибетский язык. Ради этого он оказался в уединённом буддийском монастыре на границе между Индией и Тибетом. Было ли это отклонением от его главного пути? Пожалуй, нет. До Монголии он ещё дойдёт. А если те следы, которые он ищет, окажутся в этом таинственном и таком непохожем на другие языке? Вдруг ему что-то в нём откроется и зазвучит что-то похожее на его родной, венгерский? Тогда великая цель станет ближе.

Он представил лицо своего учителя, отрешённое, с узкими бесстрастными глазами мудреца. В монастыре его называли Великим ламой. Он приходил к нему каждый день в его холодную и неуютную келью. Но также как и он сам, учитель не замечал холода, неудобств и скудной пищи. Учитель был терпелив, благожелателен и никогда не показывал, как много знает. Таинственное и тревожащее слово «Шамбала» он услышал от него. Иногда учитель исчезал из монастыря, но потом возвращался, и оба они вновь сидели над книгами и рукописями. Учитель отлучался не часто. Раз в год, не более.

Мощный порыв ветра новым взрывом ударил в дверь, и она зашаталась и заскрипела под его напором. По низу поползли снежные струйки. Остатки тепла теперь, казалось, навсегда покинули его иззябшее тело. «Не надо думать о холоде», - промелькнула мысль. Надо думать о тепле. Но осталось ли на свете тепло? Может быть, морозные гималайские ветры разорвали его в клочки и разнесли по всей Вселенной, не оставив ничего на долю Земли? «Ну нет, - улыбнулся он в темноте, - эти ветры не могут долететь до Трансильвании и смести её». Он увидел низкие горы, похожие на холмы, зелёные леса, пронизанные лучами полуденного солнца, коров, пасущихся на лугу, острый шпиль деревенской кирхи и приземистый дом, за выщербленной оградой. Он вошёл в этот дом, прошёл по знакомым комнатам и остановился у небольшого колченогого стола. На столе стопкой лежали ученические тетради. На одной из них старательно было выведено: «Чома де Кереш». Это были его тетради. Он знал, что их хранят в его доме. В ту страшную морозную и метельную ночь, бушевавшую над Гималаями, он, Чома де Кереш, уроженец Венгрии, дожил до утра.

Венгрия, небольшая страна, долго бывшая австрийской провинцией, дала миру двух выдающихся учёных и путешественников, связавших свои судьбы с Востоком. Один из них был Чома де Кереш, другой - Вамбери. Когда умер Чома де Кереш, Вамбери было десять лет отроду. Последнему повезло больше. Его имя стоит в Советской исторической энциклопедии, его жизни посвящено несколько книг советских авторов, среди которых удивительная и вдохновенная повесть писателя Николая Семёновича Тихонова занимает особое место. Чома де Кереш остался же известен только узкому кругу специалистов-тибетологов. История сохранила о нём скудные сведения. Но и их достаточно, чтобы понять, сколь целеустремлённым, талантливым, мужественным и бескорыстным был этот человек. «Загадочный человек» - назвал его Рерих в своих экспедиционных дневниках, привлекая к нему наше внимание. И Рерих был прав. Жизнь Чомы де Кереша в определённом смысле действительно была загадкой. Ибо трудно объяснить с обычной точки зрения побуждения, двигавшие им. Трудно также понять и тот удивительный заряд предопределённости, руководивший его поступками, склонностями и интересами.

Известно, что Чома родился в 1784 году в небольшой живописной деревушке в Трансильвании. Деревушка называлась Кереш. Отец Чомы принадлежал к военному сословию. Но семья, несмотря на благородные корни, была крайне бедна. У родителей не было денег на образование сына. Но Чома этот вопрос решил сам. Он отправился в соседний городок, где находилась гимназия, единственная на весь край, и нанялся в неё уборщиком, но с одним условием - деньги, заработанные им, пойдут на уплату за учёбу в той же гимназии. Свой первый взнос за обучение он копил несколько лет. В первый класс за парту сел уже пятнадцатилетний подросток. История умалчивает о том, что перенёс мальчик, намного переросший своих товарищей, не имевший приличной одежды и после уроков подметавший и мывший классные комнаты. Отчуждение, которое царило вокруг него, сделало его замкнутым и сдержанным, но не отняло у него ни природной мягкости, ни доброжелательности, ни доброты. Мальчик любил людей, но взаимности у них не находил.

Он был силён, физически вынослив и неизменно сдержан и вежлив со своими обидчиками, как с детьми, так и взрослыми. Через несколько лет он стал первым учеником местной гимназии. Учителя, страдавшие явной предубеждённостью, отмечали, тем не менее, большие способности, которыми был наделён этот странный переросток, так не похожий на других гимназистов. Более того, они заметили в нём талант лингвиста и стали прочить ему в старших классах блестящее будущее. Чома сдержанно и вежливо улыбался, выслушивая пророчества учителей. У него были свои планы. Он хотел отправиться в Центральную Азию, где надеялся найти прародину венгерских древних племён. Из книг он знал, что предки венгров, угорские кочевые племена, пришли сюда с востока.

Всю свою жизнь он будет уверен в правильности своего предположения. И, умирая в далёком Дарджилинге от жестокой лихорадки, он расскажет об этом врачу, пытавшемуся его спасти.

Тогда, ещё в гимназические годы, он стал готовиться к путешествию в Центральную Азию. Он закончил гимназию в двадцать три года. Оба его товарища, которые разделяли его планы, к тому времени забыли о своей клятве и манящих просторах Центральной Азии. Чома де Кереш остался один. Таковым он останется до конца своей жизни. Больше он не будет давать клятв и искать товарищей, и весь сужденный ему путь пройдёт в одиночку. Но гимназических знаний было недостаточно, чтобы отправиться в желанное путешествие. Он хорошо это понимал и поступил в колледж, в котором одновременно преподавал и учился. Деньги, полученные за преподавание, он вносил за право учиться. В 1810 году его как лучшего студента отправили в Германию в Геттингенский университет. Там он провёл восемь лет, изучал арабский и английский в дополнение к языкам, которые знал, и вышел оттуда дипломированным лингвистом. Трудный и долгий этап подготовки был завершён.

Он вернулся на родину. В городке, где он когда-то учился, уже забыли о нескладном подростке с красными натруженными руками, неловко торчавшими из коротких рукавов тесной залатанной куртки, а видели теперь перед собой талантливого учёного, получившего образование за границей. Таких в этом глухом городишке ещё не было. Предложения посыпались одно за другим. Гимназия желала видеть его среди своих учителей, самые богатые сограждане предлагали ему обучать их отпрысков. Ему предлагали крупные суммы за репетиторство. Перед Чомой открывалась спокойная и обеспеченная жизнь.

Ноябрьским промозглым утром 1818 г. он зашёл к своему старому учителю, который обучал его простой грамоте в деревенской школе. Чома был одет по-дорожному. В руках была суковатая палка и небольшой узелок, в котором лежала пара белья, деревенский хлеб и несколько книг. Старый учитель засуетился и принёс плетёную бутыль с местным токайским вином. Они выпили по бокалу, закусили овечьим сыром и поднялись. Они ничего не сказали друг другу, а перекинулись лишь ничего не значащими словами. Учитель проводил его до небольшой речушки, тёкшей на окраине деревни, обнял на прощание и долго смотрел ему вслед. Чома, не оборачиваясь, упруго зашагал по дороге. Палка с узелком на плече покачивалась в такт шагам. Через несколько минут он исчез за излучиной реки. Чома де Кереш больше никогда сюда не вернётся. На родину, через много лет, придут лишь его труды и его поздняя слава, до которой он сам не доживёт.

Когда Чома пересёк пограничные горы Венгрии, то долго потом стоял на дороге и смотрел на них. Он почему-то знал, что никогда больше их не увидит. Спустя годы они ему будут являться только в снах, и он станет беспокойно метаться по холодному полу монашеской кельи, стараясь освободиться от тяжести безысходной тоски.

В Константинополь, с которого начинался Восток, ему не удалось попасть. Там была чума, и он обошёл город стороной. Вместо Константинополя он попал в Египет, в большую и шумную Александрию. Но чума шла за ним по пятам, он сбежал от неё в Сирию и пробыл несколько дней в Алеппо. Там он сменил европейский костюм на одеяние бедного феллаха. С палкой и узелком, не привлекая ничьего праздного внимания, он дошёл до великой реки Тигр. У причала покачивались лодки с треугольными парусами. Он нашёл лодочника, который плыл в Багдад и попросил взять его. Лодочник взял. Но в Багдаде не задержался и вскоре присоединился к каравану, идущему на Тегеран. Кончался второй год его скитаний.

В Тегеране он стал изучать персидский язык, который давался ему также легко, как и прежде арабский. На улице, где он поселился рядом с шумной харчевней, его уже все знали и называли Сикандер Беком. О том, что он европеец, никто даже и не подозревал. Все принимали его за пришлого араба. Лицо его потемнело от ветров и жарких лучей солнца, и он ничем не выделялся среди местных жителей.

К востоку от Тегерана, за границами Персии, начинался Туркестан и Средняя Азия. Оттуда через Алтай лежал путь в Монголию. Караванщики рассказывали страшные истории о нападении на караваны и гибели странников, которые пытались проникнуть в этот район. Рассказы не напугали Чому де Кереша, но, уходя из Тегерана, он оставил английским купцам, братьям Виллокам, своё европейское платье, университетский диплом, паспорт и рукописи. Он просил их переслать всё это в далёкую деревушку Кереш в Венгрии, если он не вернётся. Братья дали слово и снабдили Чому де Кереша даже небольшой суммой денег на дорогу. Деньги, взятые из дома, давно уже кончились. Караван ранним утром покинул Тегеран и направился на восток. Позвякивали караванные колокольчики, раскачивались на верблюжьих горбах плотно упакованные мешки с товарами, покрикивали на верблюдов погонщики. Чома де Кереш шагал рядом с ними. За место на верблюде надо было платить. На сто двадцатый день путешествия караван вошёл в ворота Бухары. Чома распрощался с погонщиками и отправился на шумный и пёстрый бухарский базар порасспросить о дальнейшем пути.

Новости были неутешительные. Бухарский эмир Хайдар вёл разорительную войну против Коканда, и путь на восток был закрыт. Караваны из Бухары шли только на Кабул. Другой дороги не было. Чома знал, что между Индией и Монголией лежат Тибет и высочайшие горы Гималаи. Но его это не остановило. Он был силён и крепок, научился переносить все невзгоды и лишения. Его ноги упруго шагали по пескам пустыни и каменистым тропам. Он знал, что одолеет и снежные горы. Но не знал, что, пойдя по иному караванному пути, он резко изменит свою судьбу, оставшись при этом до конца верным своей основной цели - попасть в Центральную Азию. В неё он будет стремиться всю жизнь, но никогда до неё не дойдёт. Из Кабула Чома де Кереш направился в Пенджаб и дошёл до Лахора. Там он встретился с умным и образованным махараджей Ранджит Сингом, который только что объединил разрозненные пенджабские княжества в единое, хорошо организованное государство.

Махараджа был дальновиден и проницателен. Он знал, что ему предстоит последняя схватка с хитрым и сильным врагом - англичанами. Большая часть индийской территории уже находилась в их руках. Колониальное завоевание Индии подходило к концу, но, захлебнувшись на какое-то время, остановилось у ворот Пенджаба. Ранджиту Сингу странный пришелец из неизвестной ему страны понравился. Понравились его целе­устремлённость и огонь, полыхавший в тёмных глазах, когда он рассказывал о своей родине, своём народе, предков которого он так упорно искал в далёкой Азии. Махараджа разрешил ему беспрепятственное передвижение по своим владениям. Летом 1822 года Чома де Кереш дошёл до Ладакха и увидел снежную стену хребта Каракорум. Перевалы Каракорума вели в Центральную Азию. Но получилось так, что в Ле не оказалось нужного проводника. Он сделал попытку пройти к перевалу самостоятельно, но это ему не удалось. Наступала зима, и Каракорум стал неприступен. С последним караваном Чома де Кереш ушёл из Ле в Кашмир. Второй раз упрямая судьба отказала ему в исполнении намеченной цели, распорядившись им по-своему и скрыв от него мотивы своих действий.

Где-то в пути между Ладакхом и Кашмиром он встретил английского учёного Муркрофта, который вручил ему уже упоминавшуюся книгу и посоветовал изучить тибетский язык. Чома де Кереш провёл зиму в Кашмире, а когда перевалы освободились от снега, вновь отправился в Ладакх и дошёл до малодоступного горного Занскара. Тут он и поселился в том монастыре, с которого начинается наш рассказ. Он провёл в нём два года, и ему удалось схватить в общих чертах структуру неизвестного языка. Но следов венгерского в нём не обнаружил. Поэтому продолжение работы представлялось ему бессмысленным. Монголия и прародина далёких предков ждала его. Он попрощался с Великим ламой, учившим его. Бесстрастные глаза ламы смотрели спокойно и отрешённо. В какое-то мгновение Чоме показалось, что в незамутнённой их глубине мелькнуло что-то похожее на лёгкую, мимолётную усмешку. Лама покачал головой, но ничего не сказал, будто знал, что и в третий раз ему не удастся пройти в Центральную Азию.

Странная, упрямая судьба предстала в образе английского майора, который командовал постом в заброшенном местечке Сабату, расположенном у истоков Инда где-то между Индией и Тибетом. Ещё несколько лет тому назад этого поста не было.

Майор был подозрителен и груб. Он решил, что поймал шпиона, принадлежавшего пока неизвестной державе. Возможно даже России. Чому задержали до выяснения личности, а личность оказалась на редкость сложной. Без документов, со странными рассказами о прародине какого-то, неизвестного майору, народа. Обыск тоже ничего не дал. В тощем узелке задержанного обнаружили листы бумаги с какими-то записями. Майор не смог разобраться в них. Странные, таинственные значки, похожие на шифр, плясали перед его глазами. Майор почувствовал свою беспомощность, и это его ещё больше обозлило. Он послал донесение по инстанции и, будучи человеком аккуратным, приложил к донесению рассказ неизвестного и его рукописи.

С пойманным обращались плохо. Скверно кормили и издевались. Заключение продолжалось полгода. Трудно сказать, каким образом шло выяснение личности задержанного там, на жаркой равнине покорённой Индии. Но кто-то из английских чиновников догадался привлечь к расследованию учёных. В то время в Калькутте уже действовало знаменитое Азиатское общество Бенгала. Английские учёные через него осваивали Индию. Они и разъяснили колониальной администрации, что в рукописи не шпионский шифр, а набросок словаря и грамматики тибетского языка. Англичане уже стояли у ворот Тибета, и тибетский язык, которого не знал никто из европейцев, был им нужен. Английская администрация была дальновидна. Чоме де Керешу предложили продолжать работу, а затем представить её результаты в Азиатское общество Бенгала. От своих щедрот власти выделили учёному пособие - пятьдесят рупий в месяц. Чома де Кереш не требовал больше, он привык обходиться и меньшим. Он обещал им довести дело до конца, а те посулили ему содействие в его путешествии в Монголию. Всё случившееся с ним Чома рассматривал только как временную остановку на пути к своей заветной цели.

Летом 1825 года он покинул негостеприимный английский пост и направился к Тибету. По дороге он узнал, что Великого ламы в том монастыре, где он изучал тибетский язык, уже нет. После долгих блужданий по горам и монастырям он отыскал его в том же Занскаре. Лёгкая улыбка скользнула по тонким губам Великого, когда он вновь увидел Чому де Кереша.

- Ну, теперь за работу, - сказал учитель вместо приветствия.

На этот раз работа не ограничивалась только тибетским языком. Великий лама передавал ему свои знания. Он раскрывал ему сокровища древней тибетской литературы, о которых Европа ещё и не подозревала. Склонившись над старинными рукописями, Чома де Кереш изучал древних богов и героев, созвездия и минералы, неведомые ему растения и неслыханные им легенды. Великий лама комментировал, разъяснял и пояснял. Его ученик усваивал знания быстро и цепко. И Великий лама был доволен. Ученик не знал устали, не замечал ни холода, ни голода. Монастырь, где оба жили, был беден, и их дневной рацион нередко состоял из нескольких чашек тибетского густого чая. Почти всё своё скудное жалование Чома де Кереш тратил на книги и рукописи, которые ему удавалось добыть в монастырях. Но неожиданно Великий лама исчез. Как обычно, он не сказал Чоме, на сколько он ушёл и когда вернётся. Чома прождал несколько недель, но от ламы не было никаких известий. Он пытался продолжить работу сам, но столкнулся с рядом трудностей, которые мог преодолеть лишь с учителем.

Словарь и грамматика тибетского языка вырисовывались только в общих чертах. Теперь Чома де Кереш понимал, что для их завершения нужна ещё долгая и кропотливая работа. Он увлёкся ею, и она постепенно становилась как бы его жизнью. Теперь он понимал, что это не только язык, но и новая область знания, в которой, по его мнению, нуждалась европейская наука, европейское востоковедение. Ради этого он просиживал целыми днями над бесценными книгами и рукописями, не позволяя себе даже размяться. Ради этого он переносил и холод, и голод, и все лишения, встречавшиеся на его пути. Отсутствие Великого ламы затягивалось, и надеяться на его скорое возвращение не приходилось.

 Монастырские обитатели не отвечали на расспросы Чомы де Кереша. Они странно смотрели сквозь него и пожимали плечами. И только однажды один из них бросил загадочную фразу:

- Оттуда скоро не возвращаются.

И Чома де Кереш отправился на тот же английский пост в Сабату, чтобы известить своих благодетелей о задержке в работе. Наступила зима 1827 года, но она не остановила его. Он совершил многодневный переход по зимним Гималаям. Солдаты, бездельничавшие в это глухое и холодное время года, не поверили своим глазам, когда этот странный человек появился вновь на посту.

Выяснение отношений с Азиатским обществом Бенгала заняло не один месяц. Английская администрация была недовольна Чомой де Керешом. Она рассчитывала на быстрый практический результат его труда. Её осведомителям, просачивавшимся в Тибет, нужно было знание языка. Администрацию не интересовало остальное. Ни богатая коллекция старинных книг и рукописей, ни знания в области тибетской астрономии или мифологии. Наконец к концу лета пришло известие. Ему даровали ещё три года неустанного труда, за который ему положили все те же пятьдесят жалких рупий в месяц. Известие обрадовало его. Теперь он знал, что окончит свой труд, чего бы это ему ни стоило.

Пешком, через горы, он ушёл снова в монастырь Канум, расположенный на высоте трёх тысяч метров. Там ждали его холодная, продуваемая всеми ветрами, келья и Великий лама, вновь возвратившийся в монастырь. И вновь потянулись дни, наполненные упорным трудом и постижением. Чома де Кереш сам никогда не рассказывал, как он прожил эти три года. Но судьбе было угодно послать в эти горы человека, который и стал на какое-то короткое время свидетелем этой жизни. Иначе мы, пожалуй, ничего бы так и не узнали. Это был английский доктор Герард, который путешествовал по Гималаям и интересовался тибетской медициной. В 1829 году он появился в заброшенном высокогорном монастыре с караваном яков и несколькими слугами. Провёл там какое-то время, а затем написал воспоминания о своём визите. Самой яркой частью этих воспоминаний был Чома де Кереш и его учитель Великий лама. Герард не мог себе даже представить, что европеец может вынести то, что преодолевал малознакомый ему учёный из далёкой Венгрии.

«Холод был страшный, - писал Герард, - и всю прошедшую зиму он (Чома де Кереш) сидел над книгами с утра до ночи без перерыва и тепла, укутанный в шерстяное одеяло, питаясь в основном чаем»¹. В келье, где жил Чома, по свидетельству доктора, не было ничего, кроме двух грубых деревянных скамей. Но повсюду лежали книги и рукописи. Всё было сложено очень аккуратно, а келья была всегда чисто выметена и вычищена. Чома не выносил беспорядка ни в делах, ни в жилище.

К тому времени он сумел приобрести два свода буддийских священных книг «Канджур» и «Танджур» и немало старинных рукописей. Он показывал всё это Герарду, и тот не мог скрыть своего удивления. Он слышал об этих книгах, но знал, что ещё ни одному европейцу не удалось их достать. Но не только это вызвало удивление английского доктора. Человек, ведший жизнь, полную тяжёлого труда и жестоких лишений, оторванный от привычного мира, сохранял мягкость, благожелательность и готовность поделиться с каждым тем, о чём он знал сам. Герард был не только удивлён, он был потрясён. Ничего подобного в своей жизни он не видел. Временами ему казалось, что перед ним в одинокой келье сидит не учёный-лингвист из Европы, а древний мудрый риши. С такими же, как у риши, проницательными и немного отрешёнными глазами, с такими же, как у риши, непостижимыми для европейца знаниями. Для рационально мыслящего английского доктора Чома де Кереш так и остался загадкой.

К 1831 году Чома де Кереш закончил свой труд. Были готовы словарь и грамматика тибетского языка. Была собрана большая коллекция тибетской классической литературы. Теперь он надеялся попасть в Центральную Азию и выполнить своё главное предназначение. Тогда Чома ещё не понимал, что его предназначение уже исполнено. Он ушёл в Гималаи безвестным скитальцем, а возвратился основателем целой новой области науки - тибетологии. Он нёс Европе знания, о которых она ещё не подозревала. В словаре и грамматике тибетского языка Чома сообщил об учении Калачакры - «Колеса Времени», которое священные книги буддистов и сам Великий лама связывали с таинственной областью, называемой Шамбала. Он попытался даже определить её координаты. Позже о Шамбале он напишет специальную статью, которую опубликуют в одном из журналов Азиатского общества². Загадочное слово «Шамбала» войдёт вместе с его именем в европейское востоковедение. Он упомянет о её столице Калапе, «великолепном городе, резиденции многих блестящих королей, расположенной за рекой Сита, или Яксартес, где продолжительность дней от весеннего равноденствия до летнего солнцестояния увеличивается на двенадцать индийских часов, что составляет четыре часа сорок восемь минут по нашему счёту ³.

Покидая монастырь, Чома нанял носильщиков и отдал им остаток денег, сбережённых в результате жестокой экономии. Носильщики несли книги, которые легли в основу тибетского отдела библиотеки Азиатского общества. После приезда в Калькутту положение его резко изменилось к лучшему. Из безвестного скитальца, замерзавшего и голодавшего в глухих горных монастырях, он превратился сразу в признанного учёного-тибетолога, чьи знания превосходили всё, чем располагали английские востоковеды. Пренебрежительное недоверие, которое испытывали английские власти к этому странному человеку, прошло. Они щедро выделили пять тысяч рупий на издание его словаря и грамматики, они удвоили, а затем учетверили его содержание. Словарь и грамматика вышли в свет в 1834 году. В этом же году его избрали почётным членом Азиатского общества. Журнал Общества, отличавшийся строгостью в отборе научных статей, охотно предоставлял свои страницы для его публикаций.

В этих публикациях, каждая из которых была событием в научном мире, он анализировал и комментировал древние тибетские источники, делал их переводы, сообщал о различных системах, существовавших в тибетском буддизме, рассказывал о таинственной Калачакре, тибетской традиционной культуре и географии гималайских районов. Он принёс Европе целую область знания, научно им осмысленную и откомментированную. За этими знаниями стояли его труд и мудрая мысль Великого ламы. Но признание и материальный достаток не изменили его. Он по-прежнему оставался великим тружеником и многие часы просиживал за столом в своей скромной комнате рядом с библиотекой Общества. Иногда он позволял себе прогулку по длинному коридору, и то очень короткую. Всё, что он получал, он откладывал для будущего путешествия. На себя же тратил минимально. Он носил единственный костюм, всегда тщательно вычищенный и выглаженный, а в комнате, кроме письменного стола, четырёх ящиков для книг и циновки для спанья, ничего не было. Здесь в душной и жаркой Калькутте он жил так же, как и на высотах заснеженных Гималаев.

Но отшельником, замкнувшимся в себе, его назвать было нельзя. Он отдавал окружавшим его людям всё, что имел. Всё, кроме времени, отведённого им для работы. Здесь он был непреклонен. У него был лёгкий, весёлый характер, и коллеги его любили. Но он не признавал пустых, не по делу, разговоров и каждый раз уклонялся от пышных приёмов и светских визитов. И только одна тема не имела для него границ. Этой темой была его Венгрия. При упоминании о родине он оживлялся, его худое, горбоносое лицо озарялось каким-то светом, идущим откуда-то изнутри, а в тёмных глазах появлялось выражение восторга, смешанного с грустью. О Венгрии он мог говорить часами. Его собеседники, зная за ним эту «слабость», но не понимая её, старались уходить от таких разговоров.

За три года, с 1834 по 1837, он прошёл пешком по Индии многие мили, разыскивая в индуистских храмах учёных-пандитов. Он слушал напевы древних Вед, заклинания-мантры и древние сказания о Великой войне Бхаратов.

Он консультировался с брахманами-жрецами, стараясь проникнуть в суть нередко утраченного смысла слов. Он спорил с ними. И те удивлялись глубине познаний этого странного европейца, без слуг, без паланкина, который живёт среди индийцев так же легко и просто, как если бы он сам был этим индийцем. Чома де Кереш отвергал предложения английских чиновников поселиться в их просторных и удобных бунгало. Он жил в храмовых пристройках, глинобитных крестьянских хижинах, в пыльных и тесных кварталах городской бедноты. Так же, как и эти люди, он довольствовался горстью риса и чашкой крепкого и ароматного индийского чая. Больше ему не требовалось.

Он вернулся в 1837 году в Калькутту и стал признанным санскритологом. Ещё пять лет он потратил на подготовку к путешествию в Центральную Азию. Он намеревался через Сикким пройти на Лхасу, а оттуда двинуться в Монголию. Таинственная Лхаса привлекала его так же, как и многих европейских путешественников. В феврале 1842 года он написал письмо на имя секретаря Азиатского общества Торренса, в котором благодарил Общество за заботу о нём и за помощь.

Он оставлял на его попечении свои книги и рукописи. Они были его единственным достоянием. Он просил Общество распорядиться всем этим по собственному усмотрению «в случае моей смерти в предстоящем путешествии» ⁴.

В этом же месяце он покинул Калькутту и опять-таки пешком направился к Дарджилингу. Он дошел до предгорий Восточных Гималаев и углубился в сырые, душные джунгли, покрывавшие эти предгорья. Там свирепствовала тропическая лихорадка, и их надо было пройти засветло. Но Чоме де Керешу этого не удалось. Возможно уже давал себя знать возраст - пятьдесят восемь лет. Ему пришлось заночевать в терраях⁵. Он проснулся с первыми лучами солнца и почувствовал ломоту во всех суставах. Сначала он не обратил на это внимания. Но к концу дня боль в суставах усилилась, и идти стало трудно.

Слабость охватывала всё его тело, и его стал трясти озноб. До Дарджилинга было ещё далеко, но он решил идти пока сможет. Двое носильщиков, нёсших его книги, со страхом поглядывали на сахиба. Они-то понимали, что произошло. Неизлечимая и опасная болезнь терраев скрутила их хозяина.

До Дарджилинга он всё-таки дошёл. Дошёл в каком-то странном полусне, полузабытьи. Временами ему казалось, что он идёт не через Гималаи, а по родным горам своей Трансильвании. Ручей, который он переходил, показался в уме ручьём, текущим около его деревушки Кереш. Он жадно напился из него и смочил пылавший лоб. Но деревня всё не показывалась, и он испугался, что заблудился. Испугался так же, как когда-то совсем маленьким выбежал за околицу и, обернувшись, не узнал своей деревни. Ему показалось, что его деревня исчезла, а на её месте, как в страшной сказке, возникла какая-то другая, совсем чужая. Потом испуг отпустил его, и ему на смену пришла страшная усталость, окутавшая его плотным туманным одеялом. И пробиваясь сквозь эту усталость, как сквозь чёрное облако, он продолжал идти, уже плохо понимая, куда и зачем. Что было потом, он уже не помнил. Он потерял счёт времени и представление о пространстве.

Когда он очнулся, то увидел над собой не небо и деревья, а белый высокий потолок. Потолок стал снижаться, и ему показалось, что он сейчас обрушится на него и раздавит. Но потолок остановился метрах в трёх над ним и замер. Откуда-то сбоку глухой незнакомый голос произнёс: «Это тропическая лихорадка. Он не выживет». Нет и нет. Он выживет, он должен выжить. И он стал быстро, захлёбываясь, говорить. Он пытался объяснить тому, кто приговорил его к смерти, почему ему надо выжить. Он говорил о венграх, об их древних предках. Об утраченной прародине, которую он, Чома де Кереш, найдёт, возможно, где-нибудь в Монголии.

- Это бред, - снова сказал незнакомый голос.

Доктор Кемпбелл из военного госпиталя в Дарджилинге вышел из палаты. Ему было всё ясно. Вылечить пациента не удастся. У него была тропическая лихорадка в самой её жестокой форме. Чома снова пришел в себя за несколько мгновений до смерти. И опять говорил о венграх и их прародине. Как будто хотел, чтобы остающиеся запомнили это и что-то бы сделали... В этот же день доктор Кемпбелл составил опись вещей умершего, которые оказались при нём. «Вещи включают, - написал он ровным аккуратным почерком, - четыре ящика с книгами и бумагами, синий костюм, который он носил и в котором умер, несколько простыней и один горшок для стряпни»⁶. Вещей было не больше, чем у любого индийского нищего. Кемпбелл уже знал, что умерший был известным учёным, отправив­шимся в далёкую экспедицию. Всё это так не вязалось с описью, которую он составил...

Чома де Кереша похоронили за казенный счёт на английском кладбище у подножия Берёзовой горы. Азиатское общество перевело тысячу рупий в Дарджилинг и просило соорудить над могилой одного из своих выдающихся учёных памятник. Памятник сделали. Это была неуклюжая восьмиугольная цементная тумба, непревзойдённый образец творческой мысли и эстетических представлений колониальной администрации Дарджилинга. В феврале 1845 года Азиатское общество собралось на своё очередное годовое заседание. Среди прочих дел учёные мужи обсудили и надпись, которая должна была придать тумбе относительно респектабельный вид.

Теперь, много лет спустя, я стояла у тумбы-памятника, покрашенного жёлтой масляной краской и читала:

«Александр Чома де Кереш

Уроженец Венгрии, провёл филологические исследования, относящиеся к Востоку, проявляя при этом редкую выносливость в течение долгих лет нужды. Его терпеливый труд на благо науки завершился составлением словаря и грамматики тибетского языка, являющихся лучшим и настоящим памятником.

Он умер в этом месте 11 апреля 1842 года в возрасте 58 лет по пути в Лхасу, где намеревался продолжить свои труды. Его коллеги по Азиатскому обществу Бенгала установили в память о нём эту доску с надписью.

Да покоится в мире «.

Около кладбищенской стены, проходившей рядом с памятником, цвели розовые и белые маргаритки. И стояла та особая тишина, которая бывает только на кладбищах.

Я долго искала этот памятник на старом дарджилингском кладбище. Весь склон Берёзовой горы был усеян надгробиями с именами английских чиновников и офицеров, плантаторов и священников, купцов и военных врачей. Со своими жёнами и потомками они покоились на этом тихом старинном кладбище. И мне казалось, что это было не просто кладбище, а какой-то странный общий памятник колониальному прошлому Индии. Тому прошлому, которое никогда больше не вернётся, потому что те, кто олицетворял его, теперь спят вечным сном под этими тяжёлыми надгробиями. Они выполнили свой долг перед могущественной Британской империей и были вознаграждены за это куском чужой земли на склоне Берёзовой горы. Британская империя перестала существовать, а время, ветры и дожди почти стёрли имена тех, кто нёс в себе её могущество. Эсквайры и полковники, почившие в далёкой чужой стране, оставили по себе недобрую память, но даже и она стирается, как стёрлись их имена на каменных надгробиях дарджилингского кладбища. Имени Чомы де Кереша я нигде не обнаружила. Возможно, я оставила бы свои поиски, если бы не наткнулась на аккуратный домик под черепичной крышей, у которого стоял кладбищенский сторож, такой же старый, как это кладбище и сам домик. У сторожа от старости слезились глаза и дрожали руки.

- Чома де Кереш? - надтреснутым голосом переспросил сторож.

- Да, - подтвердила я. - Чома де Кереш.

- Что-то такого не припомню. К старости я стал забывать имена.

- Он из Венгрии, - осторожно уточнила я.

- А! - обрадовался старик. - Знаю. Конечно же знаю. Говорят, это был великий человек. Теперь все спрашивают о нём. И каждое лето разные люди из разных стран приезжают на его могилу. Очень разные люди. Но одного я запомнил на всю жизнь. Я тогда был совсем молодым и только что женился. У него были такие необычные глаза и борода.

Я замерла.

- Как его звали?

- Я же вам сказал, я забыл все имена. Я помог тому человеку найти памятник, и он рассказал мне о...

- Чома де Кереше? - подсказала я.

- Да, о Чома де Кереше. Тогда никто не приходил к нему. Только этот человек.

- Из какой страны он был?

Старик посмотрел слезившимися глазами куда-то вдаль, стараясь что-то вспомнить.

- Кажется, из России, - тихо произнёс он. - Но я не уверен. Это было так давно. Может быть, в 1923 году, а может быть в 1924.

- Его звали Рерих, - сказала я.

- Не знаю. Может быть, и Рерих, - согласился старик. - Потом я видел его ещё раз. Он рисовал что-то вон там. - И сторож показал куда-то вверх.

Больше я ничего от него не смогла добиться. Но два великих имени как-то странно и неожиданно прозвучали вместе около домика под черепичной крышей на старом кладбище в Дарджилинге. Там, внизу, где стоял памятник Чома де Керешу, возникло также неожиданно ещё третье имя...

Из надписи на доске, укреплённой на стене рядом с памятником, я узнала, что он охраняется государством. «Этот монумент, - гласила надпись, - посвящён памяти Александра Чома де Кереша, родившегося 4 апреля 1784 года. Он умер в Дарджилинге 11 апреля 1842 года. Венгр родом, он стоит в ряду всемирно знаменитых учёных, изучавших тибетский язык и религию. В признание его вклада в филологические исследования, этот памятник объявлен охраняемым и находится под защитой Генерального директора археологической службы Индии».

На самом монументе я увидела две мраморные доски, судя по всему, укреплённые совсем недавно. «В память великого венгерского востоковеда. Пал Лозонци, президент Венгерской народной республики, 12 декабря 1976 г.». и «Александру Чома де Керешу. 1784-1842. Пионеру дружбы между народами Индии и Венгрии. Венгерская Академия наук».

Я читала все эти надписи и поэтому не сразу заметила медную, до блеска начищенную табличку. На табличке была вырезана фраза на венгерском языке. А под ней было написано:

«Ракоци, 1980г». Ракоци... Известный дворянский род Венгрии, сыгравший свою важную роль в её истории. Загадочный Сен-Жермен иногда носил это имя. «Пришёл этот учёный из Венгрии - характерно. Загадочна его деятельность». - Это слова Рериха. Может быть, в них лежал ключ к разгадке? Я долго стояла у памятника. На нём не было креста. Лицевая часть монумента смотрела на север, туда, откуда в ясные дни выплывает торжественно и величаво священная Канченджанга. Её снежные пики были видны из окон дома, который назывался Талай Пхо-бранг и где жил Рерих. Я смотрела на медную табличку с именем «Ракоци» и думала о цепи странных совпадений.

В 1933 г. Чома де Кереш был причислен в Японии к лику буддийских святых - бодхисатв. В буддийском университете, в Токио, воздвигли статую первого европейского бодхисатвы. В документе о канонизации Чомы де Кереша записано: «Он был тем, кто открыл сердце Запада учению Будды».

___________________

1.      J. Duka. Life and works of Alexander Csoma de Körös. N.-Delhi. 1972. P.XVIII

2.      Bengal Asiatic Society’s Journal. Vol.II б/д

3.      Там же.

4.      J. Duka. Life and works of Alexander Csoma de Körös. N.-Delhi. 1972. P.144

5.      Терраи - полоса заболоченных равнин у южных подножий Гималаев, на высоте до 900м, в Индии и Непале. Влажные тропические леса (джунгли) с высоким травостоем. Частично осушены и распаханы (Прим. ред.).

6.      J. Duka. Life and works of Alexander Csoma de Körös. N.-Delhi. 1972. P.XXV