П.Ф.Беликов — Г.В.Гаврилову

3 мая 1979 г.

Дорогой Геннадий Владимирович,

Посылку получил. Благодарю за подробное письмо. Посылаю полный текст «Писем». Третий том «Т[айной] Д[октрины]», может быть, смогу переснять. Смог также получить «Разоблаченную Изиду» в русском переводе, только первый том переведен на одну треть, а второй полностью. Беда сейчас с перепечаткой. Возможность есть, но народ «избаловался», берут по шесть коп[еек] со страницы. «Т[айная] Д[октрина]» — без малого 700 стр[аниц]. «Изиды» сейчас около 900. Взвесьте — если в Новосибирске у Вас есть с кем объединиться и принять участие в получении отснятого экземпляра, то сообщите, постараюсь устроить. Конечно, я могу послать машинописный экземпляр, скажем, месяцев на 6–8 с тем, чтобы перепечатать, если захотите иметь для себя или просто ознакомиться. Лишиться своего машинописного экземпляра — не могу, на машинке перепечатывать, как Вы убедитесь из посланного Вам экземпляра «Писем» — очень сложно. «Т[айную] Д[октрину]» — еще сложнее, т.к. много таблиц, латинского и восточных шрифтов.

По затронутым Вами в письме вопросам хотелось бы побеседовать лично подробнее. Постараюсь ответить сейчас очень коротко.

1. Я считаюсь и всегда считался с разными «личными мотивами» Н.Д., в силу которых у нее более чем «субъективные» подходы далеко не к одному Дм[итриеву]. Поэтому я всегда старался иметь о Дм[итриеве] информацию также и помимо Н.Д.

2. Моя первая встреча с Дмит[риевым] состоялась в Москве в 1975 г., когда Д[митриев], кажется, по рекомендации Сидорова (они тогда еще были в хороших контактах, которые почему-то скоро оборвались), попал на «аудиенцию» к С.Н. в номер гостиницы. Я тогда не имел понятия о том, кто такой Дм[итриев], так что мое первое впечатление о нем было абсолютно объективным и, к сожалению, негативным. Первое впечатление меня обычно не подводит, хотя подсказывает оно только «сердцевинку» человека. Его степень быть полезным или вредным общему делу можно и нужно проверить уже в дальнейшем по результатам его деятельности. Первое впечатление о Дм[итриеве], которое подтвердилось и при второй встрече и более подробной беседе с ним в Новосибирске на первых Чтениях, таково: натура с сильной психикой, определенно маньячная и самообольщенная. Как и у всех маньячных натур — отсутствие чувства соизмеримости и полная убежденность в том, что истинное для него должно быть истинным и для всех других. Дм[итриев] безапелляционно изложил С.Н. свои взгляды с полной убежденностью того, что и для С.Н. они являются само собой разумеющимися. Мало того, он открыто, несмотря на то, что в номере присутствовали посторонние, декларировал о своих «сношениях» с Гим[алайскими] Бр[атьями]. Когда из другой комнаты вышла Дев[ика], Дм[итриев] попросил С.Н. перевести ей (очевидно, разговорным англ[ийским] Дмит[риев] не владеет), что он и его «группа» выражает Дев[ике] большую благодарность, т.к. ее «дух» оказывает им большую помощь при «полетах» в Гим[алаи]. С.Н. — человек очень выдержанный, он вежливо выслушивал Дм[итриева], изредка кивая головой. Никакого обмена мнениями или даже просто диалога не состоялось, да и не могло состояться, т.к. Дм[итриев] буквально «захлебывался», спеша выложить все свои позиции, а С.Н. никогда не стал бы высказываться по поводу их при посторонних. В номере, кроме меня, была еще Князева, которая изумленно посматривала на Дм[итриева] и «хлопала глазами». Ведь от всего «эзотерического» Князева открещивается «как черт от ладана». Когда мы остались со С.Н. вдвоем, он спросил у меня — что это за человек и какое впечатление он на меня оставил? Я сказал, что вижу Дм[итриева] впервые, а впечатление таково, что он «с креном». С.Н. добавил — «и с большим» (конечно, пишу Вам об этом доверительно).

3. Невзирая на это первое впечатление и некоторое неудовольствие Н.Д., я встретился с Дм[итриевым] в Новосибирске, он познакомил меня с сыном Лаврентьева, а последний устроил мне свиданье со своим отцом. Своего первого впечатления о Дм[итриеве] мне изменить не пришлось. Информация, полученная от некоторых лиц, меня насторожила. Больше всего его групповые «сеансы» (о которых он сказал мне сам) и его вмешательства в семейные дела, о которых я слышал и помимо Н.Д. Беседовал я и с одним человеком, ушедшим из его группы, который рассказал мне о некоторых «методах» Дм[итриева], которые на меня тоже благоприятного впечатления не произвели.

4. Я никогда не отождествлял Дм[итриева] с членами его «группы», хотя я вообще противник всяких подобных «группировок». Я уверен, что многие из его окружения — искренне «ищущие» люди, многие через него подошли к Востоку. Мне трудно судить — насколько они «подвластны» Дм[итриеву] и тем самым лишены свободы мышления и подхода к Ж[ивой] Э[тике]. В частности, на меня очень хорошее впечатление произвел П.П., как мне представляется, у него светлое «нутро».

5. Я предлагал и Маточкину и Н.Д. общаться с Дм[итриевым] и членами его группы на общем «фронте» научной и культурной деятельности, который Н.К. и Е.И., а также Ю.Н. и С.Н. никогда не смешивали с областью чисто духовного общения, всегда очень индивидуального. Есть вещи, которые передаются только «от сердца — сердцу», есть аспекты истины для более-менее сгармонизированных сознаний, а есть и для передачи широким массам. Первые и вторые могут (и даже должны) присутствовать [и в] последнем, но не в «чистом», а исключительно в «трансформированном» виде. Наглядный пример такой трансформации — книги Ж[ивой] Э[тики] и литературные произведения Н.К. или духовная жизнь Е.И., Н.К., Ю.Н. и С.Н., которая всегда проходила в Контакте с Уч[ителем] М., и их научная, культурная и общественная деятельность. Последнее полностью контролировалось и стимулировалось первым, но никогда механически не смешивалось. Всегда был в действии закон Соизмеримости, и Е.И. предупреждала, что лучше «недодать», чем «передать».

Ни у «группы» Дм[итриева], ни у «группы» Н.Д. такого дифференцированного общения не получалось, вражда была открытой и шла в нарастающем ритме. В результате там, где сотрудничество было возможно, возникла недопустимая «конкуренция». Я лично держался вне ее, и примером этому может служить мое письмо к П.П., при котором я приложил точно выраженные планы С.Н. относительно Института «Урусвати» и недвусмысленное высказывание С.Н. относительно наследия Е.И. В письме я передал поклон Дм[итриеву] и, признаюсь, надеялся, что если не он сам, то его окружение проявит должную ответственность в общем деле Н.К.

6. Эпопея с «меморандумом» развеяла мои надежды. Я по-прежнему уверен, что среди окружения Дм[итриева] есть здравомыслящие люди, но вполне очевидно, что и они на Дм[итриева] повлиять не могут. Маньяк по натуре всегда остается в первую очередь маньяком, и это рано или поздно сказывается. Я не сомневаюсь в «добрых намерениях» Дм[итриева], но именно такими намерениями «мостят дорогу в ад». В данном случае на первое место выходят не намерения действия, а его результаты. Результаты же самые негативные. Они сказались уже не только в Новосибирске, но и в Москве. По существу, «меморандум» пусть и несознательное, но все-таки предательство. Больше всего меня возмущает, что в нем имеется ссылка на «наследие Рерихов» и ссылка на С.Н., который якобы обещал передать его нам, если будут приняты его «идеологические концепции». Во-первых — это прямая ложь. Ничего подобного С.Н. не говорил и не мог говорить. Во-вторых — какое право Дм[итриев] вообще имел ссылаться на С.Н.? Он видел его лишь один раз, я был свидетелем этого визита. Из его окружения никто со С.Н. на подобные темы не разговаривал. П.П. имел короткое свидание с С.Н. при других, на эту тему тоже разговора не было и быть не могло. Как мне показалось (и думаю, что я не ошибся), короткая беседа со С.Н. произвела на П.П. сильное впечатление. Но ничто не давало права ссылаться в «меморандуме» на С.Н. Это — непозволительная и безответственная узурпация со всеми вытекающими отсюда последствиями. Лично для меня она усугубляется еще и тем, что полученная через меня информация была, очевидно, в искаженном виде использована.

7. Многое для меня с Дм[итриевым] и его окружением еще не ясно, тем более что из окружающих его лиц я мало кого знаю. Абсолютно ясно для меня лишь то, что декларация о «сношениях» с Гим[алайским] Бр[атством] не имеет под собой никакой почвы. Этому есть прямые доказательства. Подвести это можно под положение, изложенное в § 70 третьей книги «М[ира] О[гненного]». Прочтите этот параграф. Дм[итриев] — не единственная жертва самообольщения. Аналогичных примеров достаточно много и у нас, и за рубежом. Не случайно в книге Ж[ивой] Э[тики] дается по этому поводу предупреждение. Для меня проблематичны и еще некоторые моменты вокруг Дм[итриева], в частности: а) почему к нему отрицательно относятся Оклад[ников] и Ларичев? б) почему Дм[итриев] так упорно налаживает связи с Богдановой? г)1 правда ли, что Дм[итриева] отстранили от заведования отделом института? д) почему у него произошел конфликт с некоторыми москвичами? е) на чем и в какой степени основаны его вмешательства в семейную жизнь, приводившие к разводам? и др.

8. Повторяю, что я вообще не признаю «группировок» и не собираюсь «зачеркивать» всего, что так или иначе с именем Дм[итриева] связано вольно или невольно. Тем не менее я бескомпромиссно отрицательно отношусь к «меморандуму». Он много опаснее всяких Андреевых. У Е.И. замечательно сказано: «...Во всех попытках темных есть известная планомерность. Именно они хотят дискредитировать каждое светлое начинание. И, конечно, легче всего это сделать, введя в центр его темных или безответственных личностей. Вот почему в книгах Учения так настаивается на распознавании приходящих» (к[нига] I, стр. 270). Я остерегаюсь навешивать этикетки «темный» и не делаю этого по отношени[ю] к Дм[итриеву], но в свойственной ему безответственности, приводящей к предательству, я уже не могу сомневаться, так же и в маниакальности его натуры, пусть для себя и искренней, и наполненной «добрыми намерениями».

9. Что касается Гурджиева, то о нем можно сказать много. Н.К. хорошо знал и неоднократно встречался с Успенским — основным «пропагандистом» Гурдж[иева], хотя Успенский не во всем с Гурдж[иевым] соглашался. Я полагаю, что Н.К. встречался и с Гурдж[иевым], который впервые появился в Петерб[урге] в 1912 году. После революции Гурд[жиев] собирался переехать из Константинополя в Лондон, о чем Успенский хлопотал, но англичане отказали ему в визе. После этого он поехал в Берлин, потом во Францию, где в основном и протекала его деятельность. На Востоке он в основном был в Персии, в Тибете, вопреки некоторым сведениям, он был мало, но именно там в 1906 или 1907 гг. он познакомился с неким немецким «востоковедом» и «оккультистом» Карлом Гаусгофером, который в начале двадцатых годов учредил в Берлине оккультную ложу «Блистающая ложа». В эту ложу были вовлечены впоследствии Гитлер и вся нацистская верхушка. Гаусгофер как раз помог выбраться Гурджиеву из Константинополя в Берлин, а потом все время поддерживал с ним тесные связи. Таким образом, Гурджиев, в какой-то степени бессознательно, был вовлечен в орбиту гитлеровских деяний и ту сферу сношений с Тибетом, которая через Гаусгофера осуществлялась оккультно-идеологической группировкой, действительно существовавшей в фашисткой верхушке. Нет подтверждений, что сам Гурджиев занимался политикой или был причастен к какой-то фашистской стратегии «завоевания мира», однако связь его с Гаусгофером, даже дружба с ним, создавала вокруг Гурджиева ту атмосферу, которой Н.К. чуждался. Поэтому пути Н.К. и Гурджиева и не могли пересекаться. Между прочим, из-за аналогичной связи с Гаусгофером Свена Гедина Н.К. в тридцатых годах прекратил сношения с последним. О некоторых личностях Н.К. был предупрежден, в том числе, очевидно, и о Гаусгофере и [обо] всем, что с его весьма темной деятельностью было связано. Гаусгофер был «философским идеологом» фашизма и лично Гитлера. Вольно или невольно вовлеченный в эту орбиту, Гурджиев уже не мог быть сотрудником Н.К.

Гурджиев прославился больше уже в шестидесятые годы, т.е. после смерти. При жизни он всегда был окружен толпой поклонников, но это была очень пестрая толпа. К тому же жизненный образ Гурд[жиева] очень не совпадал с лучшею частью его учения, во многом заимствованного у Ближневосточных суфиев. Многие его последователи отходили от него. Горячим сторонником «школы Гурджиева» был известный французский публицист и писатель Луи Повель. Отойдя от Гурджиева, он писал, что полезно, удовлетворив любопытство, перенести внимание на мир, в котором мы находимся, вернуть себе свободу и ясность. Школу Гурджиева, как и многие другие «эзотерические» школы, Повель удачно сравнил с методом ловли мартышек в Индии: в сосуд с узким горлышком или тыквенную бутылку насыпались бобы. Обезьяна засовывала лапу, сжимала в кулаке бобы, но сжатый кулак уже из бутыли было не вытащить. С бобами было расстаться жаль, и, таким образом, приходилось расставаться со свободой. Надо сказать, что очень наглядный пример. Горсть реального знания (но именно лишь одна горсть) зачастую закрывает нам возможность дальнейшего продвижения к Великому Знанию.

По существу, Гурджиев, как и большинство «эзотериков», питавшихся прошлым Востока, оказывались в плену именно у прошлого и просто не соответствовали требованиям Новой Эпохи. Гурджиев достаточно хорошо изучил психологические и физиологические возможности человека, во много[м] реализовал их в себе и в основном этим привлекал к себе поклонников. Но он недооценивал, а скорее даже просто не обладал передовой мыслью нашей эпохи, в том числе и научным мировоззрением, хотя на науку больше всего ссылался. Возможно, поэтому именно ученые, подходившие к нему, в первую очередь от него и отходили. Умер Гурджиев, кажется, в 1949 г. Успенский, который во многом «корректировал» Гурджиева и в чем-то не принимал его, уже в 1950 году издал о Гурджиеве в Париже книгу «Фрагменты неведомого учения». Значительно подняли на щит Гурджиева и публикации Л.Повеля, однако поклонники Гурджиева, часто ссылаясь на Повеля, «забывают» указать на полный и серьезно аргументированный отход Повеля от школы Гурджиева еще при жизни последнего. С живым Гурджиевым, несомненно, психически очень сильным и одаренным, происходило немало всяческих метаморфоз, в том числе и несовпадение проповеди с личным образом жизни (любил рестораны, пестрое окружение и т.д.). В шестидесятые годы посмертные издания трудов Гурджиева стали доходить и к нам (так же как и последние работы Успенского), что привлекло к себе внимание нашей молодежи своей «новизной» и отчасти «доступностью» благодаря своей антропоморфичности. По Гурджиеву, как и по многим эзотерическим школам древности, человек «может все» на его сегодняшнем уровне сознания. Между тем Ж[ивая] Э[тика] учит о расширении сознания и коренной его перестройке.

10. С этой точки зрения взвесьте и возможность «пересечения» древнетибетских форм тантризма с АУМ в Ж[ивой] Э[тике]. Все древние формы тантризма столь же реальны, как, скажем, реальна сила, заключенная в паровом котле. Но на паровом котле (т.е. извлекаемой из него энергии) безрезультатно пытаться взлететь в Космос, преодолевая земное тяготение. Перечитайте «Письма Е.И.», т. I, стр. 356, 294, 332, в т. II стр. 195 и много других по этому вопросу. В «Надз[емном]» сказано: «Всеначальная энергия проявляется искусственно и естественно. <...> Теперь, на границе двух эпох, пора обратиться к естественному методу проявления всеначальной энергии. Человек древних времен был гораздо грубее, для касания тонких энергий требовались механические ритмы и ритуалы. Теперь же, когда нервная система значительно утончилась, можно вспомнить, что воля и мысль суть естественные атрибуты человека...»1

Е.И., Н.К., Ю.Н. и С.Н. изучали многие системы тантризма, но не применяли их для сношений с Уч[ителем]. Все тантрические формы прошлого — не для настоящего и А[гни] Й[огой] не рекомендуются.

Но на эту тему мы еще как-нибудь побеседуем. Сердечный привет от нас Галине Васильевне и Вам.

Всего самого светлого.

Душевно.